По словам Саймона Джонсона, когда технологические инновации оказываются под контролем избранных, они могут использоваться в личных целях и подрывать те институты, которые делают их возможными.

Восточная Европа конца 1980-х и 1990-х годов оказалась интересным предметом тематического исследования для начинающего экономиста, который только что написал диссертацию о гиперинфляции и экономическом хаосе в Германии и Советском Союзе в 1920-х годах.

Получив степень доктора философии в Массачусетском технологическом институте (MIT) и затем должность научного сотрудника с ученой степенью в Гарварде, Саймон Джонсон стал сотрудничать с первым некоммунистическим правительством Польши и изучать становление частного сектора в этой и соседних странах после падения «железного занавеса». Тщательное изучение успехов и неудач частного предпринимательства легло в основу сохраняющего актуальность исследования роли институтов в экономическом развитии, за которое Джонсон получил Нобелевскую премию по экономике в 2024 году.

В последнее время Джонсон сосредоточил внимание на том, как технологии влияют на современную экономику, а также на потенциальном воздействии искусственного интеллекта, особенно на институты, которые, по мнению Джонсона, критически важны для справедливого роста. В своей последней по времени книге Power and Progress [«Власть и прогресс»], написанной в соавторстве с Дароном Аджемоглу, он рассматривает тесную взаимосвязь между технологиями и процветанием и предостерегает от того, чтобы позволить очень ограниченному кругу новаторов контролировать стратегическое направление развития технологий.

В 2007–2008  годах Джонсон был главным экономистом МВФ, а сейчас является профессором предпринимательства (должность учреждена на средства, пожертвованные Рональдом А. Курцем) на факультете управления им. Слоуна Массачусетского технологического института. В беседе с корреспондентом Ф&Р Брюсом Эдвардсом он затронул такие темы, как технологии, неравенство и демократия.

 

Ф&Р: В книге Power and Progress вы опровергаете допущение, что технологии всегда приводят к прогрессу. Почему эта тема заслуживает внимания?

С.Дж.: Сегодня мы, несомненно, живем в эпоху искусственного интеллекта, и мы слышим громкие заявления об улучшениях, которые повсеместно произойдут в человеческом обществе благодаря тому, что компьютеры и алгоритмы станут более мощными и смогут в большей степени думать за нас. Возможно, так и будет, но мы считаем, опираясь на наше понимание истории и экономической теории, что это совсем необязательно. Совершенствование технологий и расширение возможностей ряда лиц может и не привести к повышению уровня жизни для всех. Многие руководители крупнейших технологических компаний в большей степени сосредоточены на улучшении возможностей для людей, подобных им самим. Речь идет о высокообразованных людях, преимущественно белых, в основном мужчин. У них есть определенный взгляд на мир; на то, чего они хотят от технологий; на то, где можно делать деньги. И, что вполне естественно, они тяготеют к изобретению вещей, которые помогают воплотить это видение в реальность.

Наша книга ― попытка предложить несколько альтернативных видений. Почему бы нам не подумать об иных способах развития и использования технологий, включая ИИ? Давайте посмотрим, что случалось в прошлом, когда технологии были направлены либо на повышение производительности труда менее образованных людей, либо на повышение производительности труда высокообразованных людей. Потому что от этого зависит, будет ли на рынке труда наблюдаться расхождение конечных результатов, когда дела идут намного лучше у более образованных лиц с более высоким уровнем дохода, или же сближение конечных результатов, когда одновременно с ростом экономики в целом улучшается положение лиц с более низким уровнем дохода.

 

Ф&Р: Вы предупреждаете о рисках, связанных с предоставлением немногим избранным возможности управлять технологиями. Каковы будут последствия? Реальна ли проблема появления олигархии технологических гигантов?

С.Дж.: Возможно, не олигархии в традиционном смысле. Но в смысле того, кто контролирует видение того, какими могут и должны быть технологии. Мы называем это «олигархией видения». Мы сейчас переживаем бум искусственного интеллекта. Когда случается говорить с людьми о контрастах между, например, США и Европой, то приходится слышать следующее: «Ну, в США изобретают все эти технологии, и туда идет много инвестиций, капитала и талантов. В Европе такого нет». То есть искусственный интеллект стал стержнем разговора, но что собой представляет искусственный интеллект? Что создается с помощью искусственного интеллекта? Это ― видение. А видение на переднем крае быстро меняющихся технологий невероятно важно. Я считаю, что за эту территорию должна идти борьба. Люди должны понимать, что стоит на кону. Они должны понимать, что не всегда стоит отдавать все важные решения в руки нескольких человек, у которых свои собственные индивидуалистические взгляды. Я отнюдь не апеллирую к чувствам и предубеждениям. У каждого из нас есть своя точка зрения, но нужно ли, чтобы дискуссию вели один-два или десяток людей, или же нужно, чтобы было больше вовлеченности, и чтобы обсуждение было более широким?

 

Ф&Р: Вы изучали роль институтов в экономическом развитии задолго до появления технологий. Какую роль играют институты в эволюции технологической отрасли?

С.Дж.: Во-первых, чтобы быть игроком, нужны хорошие институты. Почему развитие этих технологий определяют США? Потому что в США созданы по-настоящему качественные институты. Во-вторых, институты определяют, как работает демократия и как нам следует вести обсуждения. Но в последнее время цифровые технологии подрывают нашу способность дискутировать. Вести словесные перепалки в социальных сетях — это не то же самое, что собраться вместе и находить общий язык. Цифровые технологии в определенной степени начали подрывать институты.

Основная проблема в том, что, если мы продолжим идти по пути роста неравенства, особенно такого, при котором менее образованные люди чувствуют себя брошенными на произвол судьбы, это приведет к тому, что гнев будет подпитывать популизм, что мы и наблюдаем во многих странах. В первые две трети XX века в США этого не было, прежде всего потому, что зарплаты многих людей росли и рос средний класс. Неравенство не было определяющей характеристикой американской экономики в период после Второй мировой войны. С 1980 года это изменилось.

Нас беспокоит то, что ИИ, появление которого стало возможным благодаря нашим институтам, движется в направлении, подрывающем демократию. Что это создает некие системные проблемы для наших институтов или просто склоняет их к относительному или даже чрезвычайному хищничеству. Небольшой круг людей получает все ценности, все доходы, всю власть, в то время как все остальные отбрасываются назад в плане возможностей, доходов и того, насколько они могут материально обеспечить свои семьи.

 

Ф&Р: И при том, что в этой области задействовано так мало стран, опасаетесь ли вы, что ИИ усилит экономическое неравенство между странами?

С.Дж.: Да. С тех пор как появились промышленные технологии, дело обстояло так, что кто-то лидировал в деле изобретения новых машин, а все остальные в мире использовали то, что им предлагалось на этом рынке. Страна может взять и изобрести свои собственные технологии. США так и поступили в XIX веке, когда из страны, получавшей технологии от Британии, превратились в страну, изобретающую технологии. Вспомните железные дороги или телеграф. США изменили свое положение. Это возможно.

Китай тоже изменил свое положение. В 1980-х годах страна была получателем западных технологий, а теперь она выходит на мировые рынки с такими сложными видами продукции, как бытовая электроника, электромобили и, конечно же, сам искусственный интеллект. Так что свое место в глобальном разделении труда изменить можно, но происходит это нечасто. Как правило, вы получаете технологии и внедряете их.

В настоящее время принцип «победитель получает все» проявляется даже более экстремально, чем во время предыдущих современных технологических революций. Теперь, судя по всему, 95 процентов денег, которые тратятся на развитие ИИ, приходится на США, три процента ― на Европу и два процента ― на остальной мир. (В этот расчет не включен Китай, поскольку мы не знаем, сколько там тратят на искусственный интеллект). 

 

Ф&Р: Как привнести долю демократии в нашу технологическую эволюцию, чтобы она работала на благо общества?

С.Дж.: Главное ― осознать ситуацию, а затем найти альтернативные пути для того, чтобы двигать технологии в направлении, выгодном для трудящихся. Повышение производительности труда людей, не имеющих серьезного образования, крайне важно в США и во всем мире. Глобальная технологическая отрасль, так называемая Big Tech, переживает момент беспрецедентного могущества, престижа и доступа к власти. Надеюсь, это сопровождается чувством ответственности, того, что «если что-то сломал, считай, что это принадлежит тебе». Но также могут быть необходимы и некоторые пределы для деятельности технологической отрасли.

Здесь прослеживаются четкие параллели с тем, что мы наблюдали в финансовой сфере в начале 2000-х годов. У меня как у главного экономиста МВФ была возможность наблюдать из первых рядов, как назревал кризис 2008 года. К мнению людей, считавшихся «самыми умными» относились с благоговением, и результатом стали неприятности. Я хочу не допустить повторения таких неприятностей. Нам следует убедить людей в том, что им необходимо быть более осторожными, и нам нужно иметь наготове меры политики и защитные механизмы.

Мнения, выраженные в статьях и других материалах, принадлежат авторам и не обязательно отражают политику МВФ.